Владимир Бенедиктов - Грустная песня

Плохо! Чем живется доле,
Тем живется хуже.
Приютился б в горькой доле
Сердцем, — да к кому же?

Бродишь старым сиротою;
Все мне как — то чужды;
Как живу и что со мною -
Никому нет нужды.

Есть у божьей церкви, с краю,
Тихая могила.
Там лежит одна, я знаю:
Та меня любила.

Не за то чтоб точно было
Все во мне так мило,
А за то любила,
Что меня родила.

Изнуренная, больная,
Дряхлая, бывало,
Тужишь, ищешь, ты родная:
‘Где дитя пропало? ‘

А сынок твой одурелый
Рыскал все по свету,
Смотришь: нет его день целый
Да и к ночи нету.

Бедной матери не спится;
Слез полна подушка:
‘Мало ль может что случиться? -
Думает старушка. -
Страшен ворог неключимый
В эдакую пору.
Не попался ли родимый
Лиходею — вору?

Не ограбили ли сына?
Жив ли он, желанный? ‘
Чу! Идет домой детина,
Словно окаянный, —

Встрепан, бледен, смотрит дико,
Волос в беспорядке, -
Сам трясется весь… поди-ка:
Верно в лихорадке!

Да, он болен, он расслаблен,
Он ужален змеем,
А пожалуй и ограблен -
Только не злодеем,

А разбойницей — злодейкой,
Резвою девчонкой,
С черной бровью, с белой шейкой.
С трелью речи звонкой.

Лишь закинула словечко -
И поддела разом
Из груди его сердечко,
Из под шапки разум;

Всю в нем душу возмутила
Дьявольским соблазном
И домой его пустила
В виде безобразном.

А сама… и горя мало!
Жалости не крошки!
Так и пляшет с кем попало,
Только брызжут ножки.

Я ж лежу, горю и таю,
Думаю: кончина!
И за грудь себя хватаю -
То — то дурачина!
Мать горюет; слезы сжаты;
Смотрит на больного,
Говорит: ‘Напейся мяты
Иль чайку грудного! ‘ —

‘Эх, родная! — отвечаю: -
Что тут чай и мята,
Где отрады я не чаю,
Где душа измята? ‘

Чу! звонят. Гляжу: могила!
И мой жребий понят.
Лишь одна меня любила,
Да и ту хоронят.

И замкнулася тоскою
Жизнь моя блажная.
Ты зовешь меня к покою.
Подожди, родная!