Юрий Кузнецов - Поэт и монах
То не сыра земля горит,
Не гул расходится залесьем, -
Поэт с монахом говорит,
А враг качает поднебесьем.
Монах недавно опочил.
Но сумрак, смешанный со светом,
Его в дороге облачил,
И он возник перед поэтом.
Его приветствовал поэт:
— Как свят, монах? Как живы черти?
МОНАХ
Не очень свят. А живы нет.
Вся жива — сон. Готовься к смерти.
ПОЭТ
Искал я святости в душе
И думал о тебе порою.
И вот на смертном рубеже
Явился ты передо мною.
Признайся, что не любишь ты
Мечты, любви и красоты,
Запросов сердца и ответов.
МОНАХ
Признаться, не люблю поэтов.
Изображать вы мастера,
Но только зло и только страсти,
Что так и валят из нутра.
ПОЭТ
Ты прав, монах. Но прав отчасти.
МОНАХ
А птицы вашего пера -
Воображение и память.
Но что касается добра,
Ваш слог и бледен и натянут.
ПОЭТ
А мощь Державина! Вот слог:
‘Я царь — я раб — я червь — я Бог!’
МОНАХ
Отвратна мне гуденьем крови
Державинская ода ‘Бог’.
ПОЭТ
А что ты скажешь о любови?
МОНАХ
Исходит кровью не любовь,
А ваше самовыраженье.
В отмирном самоотверженье
Я умерщвляю плоть, и кровь,
И память, и воображенье.
Они затягивают нас
В свистящий вихрь земного праха,
Где человек бывал не раз,
Был и монах — и нет монаха.
ПОЭТ
Пускаешь пыль в глаза, монах!
Уж пел Давид под диким кедром,
Что человек есть только прах,
С лица земли взметённый ветром.
МОНАХ
В искусстве смешано твоём
Добро со злом и тьма со светом,
Блеск полнолунья с божеством,
А бремя старости с последом.
Покуда мысли есть в уме,
Покуда в сердце есть желанья,
Для узника очарованья.
Не мысли, не желай — и ты
Достигнешь высшего блаженства
При созерцанье совершенства
Добра, любви и красоты.
ПОЭТ
Монах, ты о каком уме
И о какой толкуешь тьме?
Что есть в уме, то есть и в чувстве,
А значит, в сердце и в искусстве.
Искусство смешано. Пусть так.
Пусть в нашем поле плевел много.
Но Богу дорог каждый злак.
Ведь каждый злак — улыбка Бога.
А ты готов всё поле сместь
За то, что плевелы в нём есть.
Не слишком ли ты судишь строго?
Что ж остается нам, творцам?
МОНАХ
Плач покаянья остаётся
Творцам, а может, мертвецам.
ПОЭТ
Давно в искусстве раздаётся
Сей плач.
МОНАХ
Искусство — смрадный грех,
Вы все мертвы, как преисподня,
И ты мертвец — на вас на всех
Нет благовестия Господня.
В предверье Страшного Суда
На рафаэлевой картине -
Завеса бледного стыда,
А не сияние святыни.
ПОЭТ
Загнул юрод! Ещё чего!
Чтоб на лице Пречистой девы
Не выражалось ничего
От прародительницы Евы?
Так отреши её тогда
От человеческого рода,
От богоданного стыда
Под знаком совести юрода.
Ты умерщвляешь плоть и кровь,
Любовь лишаешь ощущенья.
Но осязательна любовь,
Касаясь таин Причащенья.
Какой же ты христианин
Без чувственного постоянства?
Куда ты денешь, сукин сын,
Живые мощи христианства?
Так умертви свои уста,
Отвергни боговоплощенье,
Вкушая плоть и кровь Христа
И принимая Причащенье!
При грозном имени Христа,
Дрожа от ужаса и страха,
Монах раскрыл свои уста -
И превратился в тень монаха,
А тень осклабленного рта -
В свистящую воронку праха.
И смешаны во прахе том
Добро со злом и тьма со светом.
И ходит страшным ходуном
Свистящий прах перед поэтом.
Под ним сыра земля горит,
И гул расходится залесьем.
— Смотри, — поэту говорит,-
Как я качаю поднебесьем.
Поэт вскричал: — Да это враг! -
Окстился знаменным отмахом -
И сгинул враг, как тень, в овраг…
Но где монах? И что с монахом?