Владимир Нарбут - Горшечник

В кляксах дегтя шаровары у горшени
и на выпуск полосатая рубаха;
пояс — узкий ремешок.
А в пышном сене -
за соломенной папахою папаха.
Златом льющейся, сверленою соломой
гнезда завиты: шершавый и с поливой,
тот — для каши, тот — с утробой, щам знакомой,
тот — в ледник — для влаги, белой и ленивой.
Хрупко-звонкие, как яйца, долговязы,
дутые, спесивые горшки-обжоры -
нежатся на зное, сеющем алмазы
на захлестнутые клевером просторы.
А за клевером пшеницы наливное
желтое-прежелтое сухое поле
рясным шорохом кузнезникам на зное
пособляет гомонить о ясной доле…
Вперевалку, еле двигая рогами,
мордою тупою и зобатой выей -
мерно тащатся волы над колеями,
и глаза их — луны синие, живые.
Деревянное ярмо квадратной рамой,
ерзая, затылок мшистый натирает…
Господи!
Как и пред Пасхой, тот же самый
колокольчик в небе песню повторяет!…
Вьется — плачет жаворонок-невидимка
(ты ль то, ангелок серебряно-крылатый?);
он — и над полями, он — и над заимкой,
он — и над колодцем, у присевшей хаты.
Скрипнул воз.
— «Горшки, горшки»,- скороговоркой,
женщине веснущатой, в короткой юбке,
молвит человек, оглядываясь зорко,
и плюет сквозь зубы, покопавши в трубке.
А волы жуют широкими губами
(тянут деловито мокрую резину),
проверяя ребра вялыми хвостами
у горожи редкой — перед жердью длинной.