Владимир Британишский - Иван Долгорукой

Князь-чудила Иван Долгорукой
не причислен к канону поэтов,
не уважен солидной наукой,
как Державин, Крылов, Грибоедов.

Не успел им заняться Тынянов,
а Гуковским он вскользь упомянут,
нет его и у Лидии Гинзбург,
нет в учебниках, в схемах и в «измах».

Да и лучше, что нет его в «изме»
ни в каком: так ему повольготней
поболтать о себе и о жизни,
о политике и о погоде,
о царях, о знакомых, о близких,
как болтал он в стихах и в «Записках».
Князь от предков имел только имя.
Дед на плаху пошел, бабка в схиме,
из Сибири вернувшись, скончалась,
и отцу ничего не досталось.

Опыт деда учтя и отцовский,
князь на вещи смотрел философски
и не царскую славил порфиру,
а соседей, друзей и Глафиру.

Что ни день — над стихами сидел он
(что ни вечер — в гостях или в клобе),
но считал стихотворство не делом,
а забавой (по-нашему: «хобби»).

Князь — служил: по Владимирам, Пензам…
Он хотел быть России полезным.
Он о правде радел и о нуждах
человеков крестьян ли казенных,
унижённых ли, пренебрежённых,
незаконнорожденных, недужных.

О полезном радел, о приятном.
Влюбчив был. Увлекался театром.
Все вмещал. И с размахом российским
в сочетании невероятном
был он верующим вольтерьянцем,
робеспьерствующим монархистом.

Впрочем, в годы французских событий
он был зрителем-энтузиастом:
революция, что ни судите,
задремать в наших креслах не даст нам.

Он историю видел на стыке
двух эпох, двух веков, двух столетий.
Может, сам он поэт не великий -
стык веков был великим в поэте.

Все смешалось у князя Ивана:
клял старье и бранил современность,
новомодную власть чистогана
и боярскую спесь и надменность.

Уважал он лишь голую правду,
а не рубль и не табель о рангах.
Павла крыл, но не льстил Александру.
Не вмещался в каких-либо рамках.

Князь — но, как скоморох из народа,
он в стихах был врагом этикета.
Есть в них ярмарочная свобода
(как однажды в державинских где-то).

Он любитель. Он вольная птица.
Значит, может писать как попало,
и неряшество это простится,
как дурачества в день карнавала.

Смесь французского с нижегородским
он в такие закручивал речи,
что Олейникову с Заболоцким
он вполне бы годился в предтечи.

Он поэтам подарок богатый.
Пушкин в полусожженной десятой,
в потаенной, в подполье романа,-
лейтмотивом-рефреном-цитатой
повторяет словцо князь Ивана.

За словцо зацепиться б за это
да и вытащить князя из Леты,
и с «Записками», и со стихами,
и со всеми его потрохами!