Вера Меркурьева - Осталась
Память Марии Александровны Меркурьевой
1
Ночью поздно, утром рано –
будто не спала.
Без молитвы, неубрана,
сядет у стола.
Черств хлеб ей, черный горек,
солона вода.
Стукнут в двери – не отворит:
подошла беда.
– Ты ль, подруга, ты ли это?
глянь-ка на меня.
Дождалась от бела света
черного ты дня.
Оскудела, обнищала
песенная стать.
А бывало, ты знавала
в голос причитать.
– Я засплю ли, я заем ли
горе до утра –
если спать в сырую землю
улеглась сестра?
Мне ли в мочи, мне ли в силе
бедовать одной –
если ждать меня в могиле
довелось родной?
Как же мне залиться песней,
как сложу я сказ?
Ведь она в могилке тесной
не услышит нас.
2. Цепь забот
Не спи хоть до утра,
жги ночью свет, кури да вдоволь.
Никто не спросит: ты здорова ль?
не скажет: спать пора.
До вечера не ешь,
броди весь день, бесцельно даже -
никто не скажет: так нельзя же,
не хватится: ты где ж?
Как лист сухой кружа,
пришла ненужная свобода –
жить для себя, других поодаль,
себе принадлежа.
О, знать бы, знать бы мне,
что цепь забот, с любовью смежных,
и раздражительных, и нежных,
нас держит в жизни сне.
Не сплю. Всё жду – а ну
как скажут голосом знакомым:
– Приляг, не бойся, я ведь дома, –
и я, вздохнув, усну.
3. Разлука
Тихо в доме. Гость не стукнет под окном.
Мы с тобой, сестра моя, вдвоем.
Жарко дышит печки круглое жерло,
нам с тобою наконец тепло.
Я тебе неспешно штопаю чулки –
я надену их с твоей ноги.
Ты легла за книжной полкой на кровать,
так – понежиться, так – подремать.
Вот ты встанешь, вот присядешь ты за стол,
скажешь: – что твой чайник, не ушел? –
И в твоих словах, простых как белый цвет,
я услышу, что разлуки нет,
что сквозь жизни слепоту, и боль, и злость
ближе мы, чем в теле кровь и кость.
Вскинусь я, вскричу – тоски не снесть:
– милая моя, разлука есть!
Я — одна, я — без тебя везде, всегда,
ты же мне – как воздух, как вода. –
И услышу где-то, где-то там, ответ:
– Милая, пойми, разлуки нет.
Что с того, что я в земле – и день, и ночь –
ты же на земле – день и ночь –
если взглядывают светлые, из-за
темных глаз твоих, мои глаза,
если другу, кто зайдет к тебе порой,
трону руку я твоей рукой,
если ты меня не можешь разлюбить
и ни на минуту позабыть.
Не крушись же ты по мне, ни по себе:
я – жива, я – с тобой, я – в тебе. –
Тихо дома. Разве звякнет угольком,
да котенок прыгнет за клубком.
И еще – тишайший звук, легчайший свет:
– Помни, милая, разлуки нет. –
4. Свидание
Села рядом, шубки не снимая,
куталась платком,
говорила: – «за тобой пришла я,
жить ко мне пойдем». –
Спрашиваю: – что с собою взять-то?
что мне уложить? –
отвечала: – «не бери ты платья,
нам не износить». –
Спрашиваю: – что захватим на дом?
что у тебя есть? –
отвечала: – «ничего не надо,
нам не пить, не есть». –
А потом задумалась, вздохнула:
– «Нет, тебе нельзя», –
и в тумане белом затонула
млечная стезя.
Нашей печки горячо дыханье,
ровен огонек –
а в глазах расплывшийся в тумане
серенький платок.
Без тебя мне не носить цветного,
сладкого не есть.
Приходи скорей за мною снова,
чтоб к себе увесть.
5. Она пришла
– Ты готова? так со двора мы,
из чужого – к себе домой. –
– Погоди, есть малыш упрямый,
беспокойный и дорогой. -
– У своей здесь ребенок мамы,
а твоя – тебя ждет со мной. –
– Ты готова — не опечалясь,
от земного проснуться сна? –
– Погоди, кто со мной скитались –
будет им слеза солона. –
– У твоих и свои остались,
у меня – только ты одна. –
– Ты готова – от здешних, прежних
без оглядки за мной уйти? –
– Погоди до проталин вешних,
дай подснежнику зацвести. -
– Для чего тебе здесь подснежник?
на могилу мне принести? –
– Ты готова? очнись, воскресни,
ночь кончается, близок свет. –
– Погоди, в неволе, в болезни
мой последний стих не допет. –
– Ты такие там сложишь песни,
для которых и слов здесь нет. –
– Ты готова? – А наша кошка –
искалеченный пыткой зверь?
ей без нас в подполье дорожка,
на голодную смерть.
Не поймет до конца безножка,
почему не отворят дверь. –
И задумалась, и сказала,
легким вздохом грусть затая:
– Кто забудет о твари малой,
позабуду о том и я.
Оставайся, – она сказала
и ушла, неслышимая.
6. Второй прибор
Ушла. Давно ль? Уже четвертый год.
Вернется ли? Наверное, и скоро.
На стол я ставлю чайный обиход:
две чашки, две тарелки, два прибора.
За каждым, кто займет второй прибор,
слежу, как тень: похоже? непохоже?
и трехголосен всякий разговор:
она б не так, она бы так же, то же.
Воспоминаний цепь, кольцо к кольцу,
нижу в чужих улыбке, взгляде, жесте –
так зверь домашний к новому лицу
доверчиво идет на старом месте.
И поздним вечером, когда ни стук,
ни зов покоя не нарушит, знаю –
для запоздалых, для озябших рук
второй прибор я на ночь оставляю.
О память, память! в мира немоте
лишь ты внятна мне, требуя расплаты.
В твоих полях колосья зреют — те,
что сеяны любовью в час утраты.
Придет пора – и ляжет сноп под цеп,
и, камнем смолот, соли пьет раствор он.
И я на стол поставлю встречи хлеб
перед вторым – вновь занятым – прибором.
7
Так посмотреть, чтоб ясно стало вдруг,
Что не жил до сих пор и вот – родился.
Так улыбнуться, чтобы ослезился
Проталинами вплынь остылый луг.
Так прошептать, чтобы внезапный гром
Ударил по сердцу блаженным страхом,
Июльским вновь опламенив шарлахом
Ноябрьского солнца блеклый хром.
И так вздохнуть, единый раз вздохнуть,
Что и разлука вечная отпрянет,
И бедная любовь из гроба встанет
И об руку пойдет в обратный путь.