Тарас Шевченко - Мария

Поэма

Радуйся, ты бо обновила
еси зачатыя студно.

Акафист пресвятой богородице, Икос 10

Все упование мое,
Пресветлая царица рая,
На милосердие твое -
Все упование мое,
Мать, на тебя я возлагаю.
Святая сила всех святых!
Пренепорочная, благая!
Молюсь, и плачу, и рыдаю:
Воззри, пречистая, на них,
И обделенных и слепых
Рабов, и ниспошли им силу
Страдальца сына твоего -
Крест донести свой до могилы,
Не изнемогши от него.
Достойно петая! Взываю
К тебе, владычица земли!
Вонми их стону и пошли
Благой конец, о всеблагая!
А я, незлобный, воспою,
Когда вздохнется легче селам,
Псалмом спокойным и веселым
Святую долюшку твою.
А ныне — плач, и скорбь, и слезы…
Души, убогой от рыданий,
Убогой данью предстою.
У плотника иль бочара,
Иосифа того святого,
Жила Мария и росла…
Росла в батрачках, подрастала,
И выданья пришла пора;
Мария, словно розан алый,
В убогой хате расцвела.
Невзрачно было в бедной хате,
Но рая тихого светлей.
Бочар, батрачкою своей
Любуясь, как родным дитятей,
Бывало, знай глядит в упор.
Забыв рубанок и топор;
И час пройдет, и два пройдет,
А он и глазом не мигнет
И размышляет:
«Сиротина!
Одна, ни дома, ни семьи!
Вот если б… Но года мои…
Да свет ведь не сошелся клином!»
А та стоит себе под тыном
И белую волну прядет
Ему на свитку к именинам
Или на берег поведет
Козу с козленочком болезным
И попасти и напоить.
Хоть то и даль, в краю окрестном
Ей по душе был божий пруд,
Широкая Тивериада.
И как она, бывало, рада,
Что нет запрета ей и тут
Дозволено без всяких пут
На пруд ходить.
Идет, смеется…
А. он по-прежнему сидит
И за рубанок не берется…
Коза напьется и пасется,
А девушка одна стоит,
И, на широкий пруд с пригорка
Поглядывая зорко-зорко,
Она печально говорит:
«Тивериада, посоветуй,
Скажи мне, царь озер, открой,
Что дальше будет в жизни этой
С Иосифом и бедной мной? -
И, молвив, сникла, как раина
От ветра клонится в яру. -
Как дочь, его я не покину,
Плечами юными своими
Я плечи старца подопру».
И так взглянула облегченно,
Так выпрямилась сгоряча,
Что край заплатанный хитона
Спустился с юного плеча.
Такой красы земное око
Еще не видело ничье.
Но черное бездушье рока
По терну повело ее,
Над бедною смеясь жестоко!
Вот доля-то!..
Она пошла Вкруг пруда медленной походкой,
Лопух у берега нашла,
Покрыла сорванной находкой,
Как шляпой, бедную свою
Головку, горькую такую,
Свою головоньку святую,
И скрылась в роще на краю.
О свет ты наш незаходимый!
О ты, пречистая в женах!
Благоуханный крин долины!
В каких полях, в каких лесах,
В расселине какого яра
Ты можешь спрятаться от жара
Огнепалящего того,
Что сердце без огня растопит
И без воды зальет, затопит
Твое святое существо?
Где скроешься от доли слезной?
Нигде! Огонь прорвался, — поздно!
Разбушевался он, и вот
Напрасно сила пропадет.
Дойдет до крови, до кости
Огонь тот лютый, негасимый,
И, недобитая, за сыном
Должна ты будешь перейти
Огонь гееннский!.. То пророча,
Уже заглядывают в очи
Тебе грядущего огни…
Не сокрушайся. Отверни
Глаза от страшного обличья,
И лилии вплети в девичью
Косу иль мак, и ляг в тени
Под старый явор, и усни,
Покамест время.
Из рощи, краше звезд ночных,
Выходит ввечеру Мария.
Вдали пред ней Фавор-гора,
Литая, как из серебра,
Вздымает ввысь бока крутые
И ослепляет.
Подняла На тот
Фавор свои святые
Глаза Мария — и козла
С козой из рощи увела.
Потом запела:
«Рай без краю, -
Темный лес!
Я не знаю,
Молодая,
Долго ль, боже,
Погуляю
Средь твоих чудес?»
И замолчала. Кругом рассеянно взглянула,
Козленка на руки взяла,
Тоску минутную стряхнула
И зашагала, весела.
И, как младенца-недотрогу,
Того козленка, что ни шаг,
Трясла и тискала дорогой
И вскидывала на руках.
Укачивала, щекотала.
К груди, целуя, прижимала
И нянчила, и козлик льнул,
Как бы спросонок, не упрямясь,
Как котик, ластился, покамест
И в самом деле не уснул.
Без устали версту-другую
Прошла она, чуть не танцуя.
Подходит, видит:
смотрит вдаль
Ее старик, в глазах печаль.
Сидит в тоске у палисада,
Встает, не отрывая взгляда.
«Где, — молвит, — пропадала ты,
Дитя, до самой темноты?
Да что уж, ладно, непоседа!
Пойдем в беседку; пообедай,
А после вместе посидим
С веселым гостем молодым».
«Откуда гость?»
«Из Назарета. Зашел к нам переночевать.
И слышно, божья благодать
На старую Елизавету
Вчерашним утром снизошла:
Младенца-сына родила,
И старенький ее Захарий
Иваном мальчика нарек.
Вот видишь ли…»
И на порог Выходит гость чужесторонний,
Сияя писаной красой,
В белеющем, как снег, хитоне,
Высокий, стройный и босой.
И вот Марии боязливой
Отвешивает он поклон,
А та стоит, и все ей в диво -
И свет над гостем, и хитон.
Она взглянула на сиянье
И, ни жива и ни мертва,
Коснулась, затая дыханье,
Иосифова рукава.
Потом глазами пригласила
Его во глубину шатра
И сыром козьим угостила,
Водой криничной из ведра.
Сама же не пила, не ела,
Но втихомолку, как сперва,
На гостя из угла глядела
И слушала его слова.
И те слова его святые
На сердце падали Марии,
И у бедняжки то и дело
От них кружилась голова.
«Во Иудее искони
Того, — сказал он, — не бывало,
Что вы увидите. Равви,
Равви великого начала
На свежевспаханной нови
Посеяны! И мы не чаем,
Каким богатым урожаем
Взойдут и вызреют они.
Я возвестить иду мессию!..»
И помолилася Мария
Перед апостолом.
Горит
Костер, тихонько дотлевая.
Иосиф праведный сидит
И думу думает.
Ночная
Звезда на небосклон взошла.
Мария встала и пошла
К колодцу по воду с кувшином,
И следом гость, покуда мгла,
Догнал ее на дне лощины…
С благовестителем часок
Прошли вдвоем ночною тишью
И двинулись домой, не слыша
От счастья под собою ног.
Все ждет и ждет его Мария,
Все ждет и плачет. Молодые
Глаза, и щеки, и уста Заметно вянут.
«Ты не та, -
Иосиф говорит с заботой, -
Не та, Мария, цветик мой,
С тобой случилось, дочка, что-то!
Венчаться надо нам с тобой.
А то… (Не приведи бог худа,
Подумал, но не молвил вслух.)
Обладим это, милый друг,
И скроемся скорей отсюда».
Навзрыд, сбираясь второпях,
Мария плачет и рыдает.
И вот они в пути шагают.
Старик с котомкой на плечах
Идет продать на рынке кружку,
И свадебный платок цветной
Купить в подарок молодой,
И за венчанье дать полушку…
О старец, правдою богатый!
Не от Сиона благодать,
А из твоей смиренной хаты
Нам воссияла. Если бы
Пречистой ты не подал руку,
Рабами, бедные рабы,
Доселе гибли б мы…
О, мука!
О, тяжкая души печаль!
Не вас мне, горемычных, жаль,
Слепые, нищие душою,
А тех, кто видят над собою
Топор возмездья и куют Оковы новые. Убьют,
Зарежут вас, душеубийцы,
И в окровавленной кринице
Напоят псов!
Куда ж пропал
Лукавый гость твой, гость недавний?
Зачем взглянуть не пожелал
На брак тот славный и преславный
И подмененный! Не слыхать
Ни о самом, ни о мессии.
А люди ждут и будут ждать
Неведомо чего.
Мария,
Среди несчастья твоего
На что надеешься еще ты?
На бога ли твои расчеты
И на апостола его?
Не жди спасенья ниоткуда,
Благодари и чти за чудо,
Что входишь венчанной женой
В дом плотника, что он с порога
Тебя не выгнал на дорогу
И ты за каменной стеной.
А то бы кирпичом убили…
В Ерусалиме говорили
Тихонько, что в Тивериаде
Какого-то мечом казнили
Или распяли на кресте
За проповеди о мессии.
«Его!» — промолвила Мария
И, радуясь своей мечте,
Пошла домой.
И рад особо
Старик, что девушки утроба
Скрывает праведную душу
За волю распятого мужа.
И так они идут домой.
Приходят в дом, живут неделю,
Но в доме нет у них веселья.
Он трудится над колыбелью
Своей работы, а она,
На поле глядя из окна,
Сидит за кройкою и строчкой
И крошечную шьет сорочку -
Кому еще?
«Хозяин дома? -
Спросили со двора. — Указ
От кесаря, чтоб сей же час
Вы шли без всяких отговорок
Для переписи в Вифлеем!»
И, закатившись за пригорок,
Тот окрик стихнул вслед за тем.
Мария — тотчас печь лепешки.
Запас опресноков спекла,
Сложила молча их в лукошко,
Со старым в Вифлеем пошла.
Идут они.
«Святая сила!
Спаси нас, боже, и помилуй!» -
Взмолилась, утерев слезу.
Идут, смирясь перед судьбою,
Идут и тропкой пред собою
Козленка гонят и козу.
Их бросить дома нелегко;
И бог пошлет в пути, быть может,
Ребенка, — вот и молоко.
Не отбегая далеко,
Скотина рядом ветки гложет.
За ней идут отец и мать
И начинают толковать.
«Протопресвитер Симеон, -
Не торопясь Иосиф начал, -
Мне сказывал: святой закон,
Что людям Авраам назначил,
Восстановят мужи-ессеи
В той силе, как при Моисее.
И верь, — прибавил, — не умру,
Пока мессии не узрю!
Ты слышишь ли, моя Мария?
Придет мессия!»
«Он пришёл,
И мы уж видели мессию!» — Мария молвила.
Нашел
Старик в своей суме лепешку
И говорит:
«Поешь немножко!
Пока что будет, подкрепись!
Дорога дальняя, садись.
И я умаялся, присяду…»
И соли при пути в прохладу
Полудновать.
А солнце вниз
Все шибче катится — и село.
И вдруг — невиданное дело,
Аж вздрогнул плотник: только мгла
На поле дальняя сошла,
Горящая метла с востока,
Над самым Вифлеемом, сбоку,
Метла косматая взошла
И степь и горы осветила.
И в этот миг, теряя силы,
Мария сына родила,
Того единственного сына,
Который нас от рабства спас
И, непорочный, неповинный,
На крест пошел за грешных нас!
Дорогой тою гнали стадо,
Их увидали пастухи,
И взяли мать к себе, и чадо
Эммануилом нарекли.
А на рассвете в Вифлееме
На площади гудит народ:
Последнее приходит время,
Беда — напасть на нас идет.
В толпе то громче пересуды,
То, стихнув, ловят новый слух.
Как вдруг, вбегая: «Люди, люди! -
Кричит на площадь всю пастух. -
Пророчество Иеремии
Сбылось; пророк Исайя прав!
У нас, у пастухов, мессия
Вчера родился!..»
Прокричав: «Мессия!..
Иисус!.. Осанна!..» -
Толпа остыла и нежданно
Рассеялась.
А через час
По Иродову приказанью
Введен был в город легион.
Тогда свершилось злодеянье,
Неслыханное испокон.
Еще в кроватках дети спали,
В купелях воду нагревали,
Зря матери старались, знать:
Их больше не пришлось купать.
Уж в их крови легионеры
Ножи омыли, изуверы.
Как то могла земля принять?
Так вот, иная мать, смотри,
Что Ироды творят, цари!
Мария и: не хоронилась
С своим младенцем.
Слава вам, Убогим людям, пастухам,
Что сберегли ее и скрыли
И нам спасителя спасли
От Ирода. Что накормили
И, напоив, не поскупились
Ей дойную ослицу дать,
Хотя и горемыки сами;
И с сыном молодую мать
Пустились ночью провожать
Кружными тайными путями
На путь Мемфисский.
А метла,
Метла горящая светила
Всю ночь, как солнце, и плыла
Перед ослицей, что несла
В Египет кроткую Марию
И в мир пришедшего мессию.
Когда б на свете где хоть раз
Царица села на ослицу,
Сложили б про нее рассказ
И стали б на нее дивиться.
А эта на себе несла
Живого истинного бога.
Тебя, родная, копт убогий
Хотел купить у старика,
Да пала ты: видать, дорога
Тебе не выдалась легка.
Вот, в Ниле выкупанный, спит
В пеленках малый у обрыва.
Мать колыбель плетет из ивы,
Сидит, не утирая слез,
Все колыбель плетет из лоз.
Иосиф наш трудолюбивый
Постройкой занят шалаша
Из срезанного камыша,
Чтоб было где укрыться ночью.
Вдоль Нила сфинксы, как сычи,
Таращат неживые очи,
И, выстроясь по нитке в ряд,
Отряды пирамид стоят
В песках сторожевым кордоном,
Давая фараонам знать,
Что божьей правды благодать
Означилась под небосклоном,
Чтоб фараонам не дремать.
Мария шерсть пошла мотать
У копта, а Иосиф старый
Взялся пасти овец отару,
Чтоб денег на козу собрать.
Проходит год.
Не унывая,
Святой наш старец день-деньской
Сбивает бочки в мастерской,
Устроенной в углу сарая,
И знай мурлычет.
Ну, а ты?
Не плачешь ты, не напеваешь,
Гадаешь, думаешь, гадаешь,
На путь как сына навести,
Как в правде воспитать высокой,
Как уберечь от тьмы порока
И от житейских бурь спасти…
Еще проходит год.
На травке Коза пасется, а малыш
С козленком возится под лавкой.
А на крыльце с куделью мать
Не может взора оторвать
От их веселья.
Вдоль забора
Старик едва плетется в гору.
Был в городе, сбывал заказ
И по гостинцу всем припас.
Для сына пряник есть медовый,
Для матери — платочек новый,
К своим сандалиям ремни, -
Давно изношены они.
Вошел, передохнул с устатку
И говорит:
«Не плачь, касатка,
Какую новость я узнал:
Жить Ирод долго приказал.
Наелся на ночь до отвала,
И поутру его не стало.
Такие, видишь ли, дела.
Вернемся в сад наш за оградой.
Пойдем домой, моя отрада!»
«Идем!» — сказала и пошла
На Нил стирать белье ребенку.
Паслась коза, прильнув к козленку,
Иосиф сына забавлял,
Пока Мария в водах
Нила Ребенку рубашонки мыла.
Потом в избе ремни размял
И пару добрых сплел сандалий.
Потом они котомки взяли,
В далекий путь направив шаг
С младенцем малым на руках.
Вот кое-как дошли до дому.
Не дай бог взору никакому
Наткнуться на такой разгром.
На что уж глушь. Ведь под защитой
Тенистой рощи хата скрыта,
А в хате этой все вверх дном!
Придется спать среди развалин.
Мария кинулась от них
К ключу, но как и он печален.
Здесь некогда в счастливый миг
С ней встретился тот гость красивый.
Как изменилось все! Родник
Порос бурьяном и крапивой.
Мария, горю нет границ!
Молись и волю дай моленьям!
В слезах кровавых павши ниц,
Вооружись долготерпеньем!..
С отчаянья Мария там
Едва тогда не утопилась.
Что было б непрозревшим нам?
Дитя б без матери томилось,
И мы по сей на свете час
Не знали б правды, душегубы…
Но, вовремя остановясь,
Мария горько сжала губы
И, прислонившись к стенке сруба,
Свободно выплакалась всласть.
В те времена Елизавета,
Вдова, в предместье Назарета
С Иваном маленьким жила
И приходилась им роднею.
Вот ранней зорькою одною
Мария мальчика взяла
И с мужем в Назарет пошла
К той родственнице и вдовице
Внаймы из милости проситься.
Тем временем дитя растет,
Растет себе и подрастает,
Растет, не ведая забот,
И с мальчиком вдовы играет.
Играли раз они у рва,
Две палки подобрали с краю
И тащат матерям к сараю
С преважным видом на дрова.
Знай наших, мол (известно, дети),
И просто загляденье эти
Веселых мальчугана два.
И вот меньшой берет нежданно
Вторую палку у Ивана
(Иван скакал на ней верхом)
И складывает их крестом,
Чтоб дома, видите, похвастать,
Что он уж мастер хоть куда…
Мария обмерла, когда
В руках у сына увидала
Тот крестик-виселицу.
«Стой! -
Вскричала мать, — недобрый злюка
Тебя подбил на эту штуку.
Брось палки прочь, сыночек мой!»
И мальчик, материнским страхом
Ошеломлен и с толку сбит,
Святую виселицу махом
Швырнул и зарыдал навзрыд.
Он плакал в первый раз. Впервые
Лил эти слезы ей на грудь.
Поглубже в сад под тень Мария
С ним поспешила завернуть.
Там пестовала, целовала
Его без счету, тормоша,
И коржик в рот ему совала,
И маленькому легче стало,
Угомонила малыша.
Разнежившись от утешений,
Зевнул он, растянулся, лег
На материнские колени
И задремал, как ангелок.
Он спит, и беспокойным оком
В слезах на сына смотрит мать,
Чтобы не всхлипнуть ненароком
И сна его не разогнать.
Крепилась, да не тут-то было:
Сама ту дрему прервала.
Слезой упавшей разбудила,
Кипящей каплей обожгла.
Свою печаль от сына прячет,
Но мальчика не обмануть:
Все понял он — и, к ней на грудь
Упавши, вместе с нею плачет.
Из заработков ли скопила,
Взаймы ли у вдовы взяла,
За четвертак букварь купила,
Ребенка в школу отвела.
Сама б растила грамотеем,
Да неученая была.
Учиться он ходил к ессеям,
А душу сына мать блюла.
С ним в класс Иван был отдан вдовин.
Всем выдался Иван в него,
И как росли ребята вровень,
Так и учились. Баловство
Не коренилось в мальчугане.
Он детских не любил проказ.
Бывало, в стороне держась,
Забьется где-нибудь в бурьяне
И тешет клепку, — так мальцу
Хотелось помогать отцу.
Ему пошла весна седьмая
(Постиг уже он мастерство).
Лежал Иосиф, отдыхая,
И любовался на него.
Какие у него задатки?
Каким займется ремеслом?
Вот как-то, ведра взяв и кадки,
Они отправились втроем
На ярмарку, да прямо в самый
Что ни на есть Ерусалим.
Хоть далеко, — они упрямы:
Там цены выгоднее им.
Пришли, расставили посуду.
Куда ж девался баловник?
Мать мечется и ищет всюду.
Нет сына, хоть кричи на крик.
Бежит в испуге в синагогу
Защиты попросить у бога,
И тут — сокровище благих!
Попав на сборище к раввинам,
Сидит он с личиком невинным
И, крошка, поучает их,
Как в свете жить, людей любить,
За правду стать, за правду сгинуть.
Без правды горе!
«Горе вам, Учители-архиереи!..» -
И удивлялись фарисеи
И книжники его речам,
А радость матери Марии
Неизреченна! Ведь мессия
Воочию пред нею сам.
С утра продавши весь товар,
Во храме помолились богу
И вышли холодком в дорогу,
Когда остыл полдневный жар.
Так и росли, так и учились
Святые деточки вдвоем,
И ими матери гордились.
Они тернистые пути
Избрали, вышедши из школы, -
Освобожденья путь тяжелый,
Во имя божьего глагола
Не устрашась на крест пойти.
Иван в пустыне жил неведом,
А твой пошел в народ.
За ним,
За сыном праведным своим,
Пошла и ты покорно следом,
Иосифа на склоне лет
Совсем покинув; сыну вслед
И ты пошла навстречу бедам,
Пока, скитаясь, не пришла
К самой Голгофе.
Ибо всюду Святая мать за сыном шла,
На речи сына и дела
Смотрела и, дивясь, как чуду,
Издалека, наедине
От счастья млела в стороне.
Бывало, он, на Елеоне
Присев, вздохнет.
Ерусалим В красе раскинется под ним,
И блещет в золотом виссоне
Израильский архиерей
И римский золотой плебей!
И так он, сидя, заглядится
На иудейскую столицу,
Что час пройдет, не вспомнит мать,
И два пройдет, забудет встать,
И вдруг заплачет беспричинно.
Заплачет и она, в лощину
К ключу спускаясь за водой.
С водой вернется, успокоит,
Стопы усталые омоет.
Даст пить, возьмет хитон худой,
Зашьет его и удалится,
Чтоб за смоковницей седой
От сына в стороне таиться
И охранять его покой.
А вот из города ребята.
Его любила детвора
И с ним по улицам с утра
Толпой ходила до заката.
Сбегались и на Елеон.
Вот и сейчас пришли резвиться.
«Святые!» — тихо молвил он,
Навстречу встав их веренице,
И подошел, благословил
И с ними сел, как встарь, играть,
В ребенка превратясь опять.
Потом, повеселев душой,
Спустился с ними на закате
На проповедь в Ерусалим
Спасенье возвещать глухим.
Не вняли — предали распятью!..
Как распинать его вели,
Вокруг тебя на перекрестке
Стояли дети и подростки,
А взрослые ученики
Поразбежались, как от плети.
«Пускай идет, пускай идет!
Вот так и вас он поведет! -
Сказала ты. — Смотрите, дети!» -
И наземь грохнулась с тоски.
Без сына опустел весь свет.
Ночуя под плетнями, позже
Вернулась ты в свой Назарет.
Вдову похоронили божью,
Чужими труп ее зарыт.
Иван давно в тюрьме убит,
Иосифа не стало тоже,
Одна как перст, лишь ты одна
Осталась в эти времена.
Уж так талан твой, видно, латан.
Трусливые ученики
Ушли от пыток в тайники,
И, выведав, где кто попрятан,
Ты стала собирать бедняг.
Однажды ночью в полном сборе
Они с тобой сидели в горе,
И ты, великая в женах,
Их малодушие и страх
Дыханьем огненного слова
Развеяла, как горсть половы,
И дух в их бренные тела
Святой свой вдунула. Хвала
И слава ввек тебе, Мария;
Воспрянули мужи святые
И в разные концы земли
Во имя мученика-сына
И памяти его невинной
Любовь и правду разнесли.
Ты ж после с голоду у тына
В полыни умерла. Аминь.
А после смерти чернецы
Тебя одели в багряницу
И золоченые венцы
Тебе дарили, как царице.
Прибили и твою к кресту
Поруганную простоту,
И оплевали, и растлили.
А ты, как золото в горниле,
Такой же чистой, как была,
В душе невольничьей взошла.