Поликсена Соловьёва - Шут

Когда прибыла королева,
Я к ней был приставлен шутом.
Шутил я направо, налево,
И шутки мои и напевы
В стране повторяли потом.
В семье нашей все небогаты,
Нужда заставляла шутить:
Не очень любил я заплаты.
Два младшие брата солдаты,
Я хром и не в силах служить.
А шутки рождались без сева,
Я их собирал, как цветы
Репейника, львиного зева.
Довольна была королева:
На редкость такие шуты.
Она была юная, злая,
Как нежный и хищный зверек,
И часто, от гнева пылая
И скрыть раздраженье желая,
В клочки разрывала платок.
Я кружев обрывки зубами
Ловил, как играющий пес,
И лаял, и ранил словами
Разгневавших; бедные сами
Пугались: лишь бог бы унес.
Да, шутки не пресные были:
Я сыпал в них перец и соль,
Сплетал с небылицами были.
Вельможи от хохота выли,
И громко смеялся король.
Но часто и мне попадало
За слишком проворный язык.
Подачки — побои… Сначала
Меня, словно в бурю, качало,
Потом я к побоям привык.
Привык я не ведать покоя:
Заснешь — стук за дверью: «Эй, шут!»
— «Что надо? Я сплю. Что такое?»
— «Вставай-ка! Там, в спальном покое,
Король с королевою ждут».
Плелся я, дрожа и зевая,
И думал: «Спать-то когда ж?»
Горячие слезы роняя
Со свеч и мне путь освещая,
Шел маленький заспанный паж.
Король с королевою в ссоре.
Король много выпил и зол.
Шут памятлив очень, на горе.
«Была я в жемчужном уборе,
Когда здесь был польский посол?
Скажи… Ты ведь помнишь, конечно».
Затылком друг к другу лежат.
«Как память у вас скоротечна!»
— «А вы только спорите вечно».
И губы, бледнея, дрожат.
«Я спорю…» — «Убор мой хотите
Любовнице вашей отдать?»
— «За графа мне польского мстите?»
— «Вы пьяны… Не смейте, молчите!»
Вскочил он: «Не буду молчать!»
Я шут: от меня не скрывали
Ни ласк они брачных, ни ссор;
Дрались, обнимались, кричали,
И взгляды шута прикрывали
Не раз королевский позор.
С рассветом в каморку обратно
Сползал, от побоев кряхтя,
Ворчал: «Безобразный… развратный!»
Халат свой натягивал ватный
И плакал во сне, как дитя.
Бывало и так — будят ночью:
«Скорее вставай, старый шут!
Надень попестрей оболочье:
Чтоб речь твою слушать сорочью,
Король с королевой зовут».
Как злые несчастные дети,
Забились в углы. Темен взгляд.
Он шепчет: «Ложь, происки, сети…
Так всё надоело на свете!
Все чувства, все мысли болят».
Она, подобравшись в качалку,
Уселась и тихо, сквозь слез:
«Мне страшно! Кого-то мне жалко…»
Похожа была на фиалку,
Когда ее ранит мороз.
«А, шут! — поднимала ресницы. -
Спой песню, хромой соловей!
Хотели мы лечь, но не спится».
И песенка спугнутой птицей
Скользила с заснувших ветвей.
Но часто спросонок касался
Я раны сокрытой, и вот,
Темнея, король поднимался,
И звонко удар раздавался.
«Оставьте!» — «Пусть помнит вперед!»
Что там перенес я, что видел,
Теперь и припомнить нет сил.
Господь меня ими обидел:
Обоих я их ненавидел
И горькой любовью любил.
С годами обиды тягчали:
Смеялся я, пел, но как раб,
И шутки, тупея, мельчали,
И братья мои замечали,
Что я поседел и ослаб.
Всё чаще они приходили
В каморку мою вечерком,
Угрюмых друзей приводили,
И долго со мной говорили,
И зорко глядели кругом.
Я слушал их тихие речи
Про горе народа, позор,
Про то, что весна недалече,
И плакали желтые свечи,
Пятная протертый ковер.
«Сначала война разорила,
Теперь же и казни пошли.
Слабеет народная сила:
Могила встает за могилой
На пажитях скорбной земли».
— «Зачем вы пытаете брата:
Сильны вы, я — слабый урод…»
— «Ты можешь… Настанет расплата,
Гнев — божий, и мщение свято
За землю, свободу, народ!»
— «Когда бы вы были калеки…»
— «Эх, шут! Жалких песен не пой…
Мы спим, словно зимние реки,
Но льды налегли не навеки:
Мы грозно проснемся весной.
Дай волю великому гневу:
В слезах и в крови вся земля,
И негде подняться посеву…
Оставим в живых королеву,
Убьем одного короля».
Слова их о горе народа
Меня опаляли огнем,
Но вспомнились юные годы,
День светлый, соборные своды…
«Ведь миро святое на нем!»
— «Слыхали, как были моложе.
Словами ты нас не лови:
Хорош твой помазанник божий
С развратною пьяною рожей,
С руками в невинной крови!»
— «Отец наш скончался от горя…
Разрушен и дом, где ты рос…»
Теперь я их слушал не споря:
Души задрожавшее море
Темнело, рождая вопрос.
Раз в сумерках брат прибегает.
«К восстанью готовится край…»
Взгляд темно и страшно блуждает.
«Спешу я: друзья ожидают…
Брат младший повешен… Прощай!»
Я вскрикнул: «Повешен? Не верю!
Так страшно со мной не шути!»
— «Не шут я… Ключ дай мне от двери,
Чтоб эти проклятые звери
От нас не успели уйти».
Мой шаг был тяжел и неспешен,
Бесслезно глаза горячи.
К нему подошел я. «Повешен?
Да? Правда? Так будь же утешен:
Найду и укрйду ключи».
А ночью услышал я стоны
И крики: «Вставай, старый шут!
Мятеж!.. Опрокинуты троны.
Скорее! Где ключ от балкона?
Король с королевой бегут!..»
Последняя краткая встреча:
Едва я успел заглянуть
И видел — дрожащие свечи,
Его неширокие плечи,
Ее обнаженную грудь.
Король лепетал: «Что?.. Свободы?..
Изменники!.. Парком пройдем…»
И вскрикнул, и ахнули своды:
Угрюмые волны народа
Чернели в ветвях за окном.
Широкие двери зевнули,
Людской извергая поток,
И четко защелкали пули,
Ив темных волнах потонули
Затравленный зверь и зверек.
Меня подхватило толпою
И больно прижало к стене,
И с этою болью тупею
Всё то, что прошло предо мною,
Как сон вспоминается мне.
Ударом подъятые руки,
Оскалы звериные ртов,
Тупые и хлипкие звуки,
И чьи-то предсмертные муки,
И хриплое слово: «Готов!»
Молчанье. Всё стихло. Застыли.
Вдруг хохот, как визги стрижа:
Ее, королеву, схватили
И тут же пред ней умертвили
Любимого ею пажа.
Душе было жарко от гнева,
Но гнев переплавился в боль:
Исус и пречистая дева!
Лишилась ума королева,
Растерзан толпою король.
Что было потом, вспоминаю:
Разграбленный замок горел,
Кричала грачиная стая,
И парк, головами шатая,
Со свистом и рдел, и гудел.
Один я бродил по дорожке,
Вдыхая и гарь, и цветы,
И слушал с испугом, сторожко,
Как лопалось где-то окошко
И грохали с кровли листы…
Те дни навсегда миновали:
Красно, горячо впереди.
И те, что мне жизнь отравляли,
И те, что мне грех нашептали, -
Как крест на усталой груди.
Свободен народ мой несчастный,
Шумит, как весной ледоход,
А в сердце — там вечер ненастный,
И голос печальный и страстный
Там песню былого поет.
Я с песней скитаюсь по свету,
Мой путь одинок навсегда.
Отшучены шутки — их нету,
Но, выслушав песенку эту,
Подайте шуту, господа!