Оливер Голдсмит - Оленья туша

Послание в стихах лорду Клэру

Благодарствуйте, сэр, за прекрасную тушу,
Вы подарком своим мне потешили душу -
Без сомнений, доселе подобное чудо
Не гуляло в лесах, не просилось на блюдо!
Было розово мясо, и жир был прозрачен -
Живописцам для штудий сей зверь предназначен.
Хоть меня сотрясали голодные корчи,
Не спешил я подвергнуть сокровище порче.
Мне хотелось хранить этот дивный предмет
И знакомым показывать как раритет.
Так в ирландских домах, что бедны беспредельно,
Напоказ выставляется окорок цельный;
Ни за что драгоценность не пустят в еду -
Там охотнее слопают сковороду.
Я отвлекся. Сдается, вы стали браниться,
Будто повесть об окороке — небылица.
Небылица? Ну что же, поэту вольно
Расшивать небылицами жизни рядно.

Все ж, милорд, я отвечу вам нелицемерно:
Это чистая правда — спросите у Берна.
Было так. Любовался я заднею частью,
И, подумав о друге, что верен в несчастье,
Я послал ее Рейнолдсу в форме исходной -
Пусть рисует иль ест, если будет угодно.
А потом принялся я за шею и грудь,
Что за пояс могли миссис Монро заткнуть,
Но опять я столкнулся с мильоном проблем:
Для кого, и куда, и когда, и зачем.
Дать бы Коли, и Хиффу, и Вильямсу надо -
Но оленю они предпочли бы говядо.
Может, Хиггинсу? Нет, вот уж мало заботы!
Ведь к добру не приводят такие щедроты.
Я осмелюсь сказать, что поэтам столичным
И баранина кажется яством отличным,
И олень им не впрок. Издевательство это -
Коль рубаха потребна, а дарят манжеты.
Рассужденья прервал появившийся вдруг
Мой знакомый, считавший, что я — его друг.
Был он груб обхожденьем и длинноязычен,
И с улыбкой взирал на меня и на дичь он.
«Ах, но что это? Лакомство просится в рот!
Ах, твое ль оно? Или хозяина ждет?»
«Чьим же быть ему? — я закричал, как бахвал. -
Я ведь часто пирую, — небрежно солгал. -
Ведь меня привечают то герцог, то князь,
Но внимания я не любил отродясь!»

«Если все это так, — закричал он, ликуя, -
Благодарен судьбе за удачу такую!
Вас я завтра прошу отобедать у нас!
Обязательно! В три! Невозможен отказ!
Будут Джонсон и Берк, чьи известны манеры;
Если б мог, я б зазвал благородного Клэра!
Будь я проклят, но снедь эту небо послало!
Нам к обеду оленя как раз не хватало!
Вы сказали, пирог! Испечем, коли надо!
Пироги моей Китти — желудка отрада!
Эй ты, крючник, к Майл-Энду за мной поспешай,
Эту ношу не смей уронить невзначай!»
И исчез он из глаз — будто смыло волною.
И за ним поспешали слуга и съестное.

И у шкапа пустого остался я в горе,
«Лишь с собою самим горевал я у моря».
Хоть душой от детины я впрямь занемог,
Все же Джонсон, и Берк, и хрустящий пирог
Не могли показаться несносными мне,
Коль о фате забыть и искусной жене.
И назавтра, в наряде блистательно-скромном,
Я приехал туда в экипаже наемном.

Я введен был в столовую (темный закут,
Где протиснуться к стулу — что каторжный труд),
И меня немотой поразило известье,
Что не будет ни Берка, ни Джонсона вместе.
«Как всегда, они заняты, к нам — ни ногой,
Этот речь говорит, а у Трейла другой, -
Говорил мне хозяин. — Но плакать не стоит:
Ведь сегодня присутствием нас удостоят
Сочинители, умные невероятно
И, уж верно, сердечнее Берка стократно.
И еврей и шотландец строчат для газет,
Остроумье их — перец для пресных бесед.
Если первый Брюзгою зовется в печати,
То другого Бичом именуют собратья,
И хоть Цинну считают тождественным с ним,
Все ж Панург, а не Цинна — его псевдоним».
Он поведал в подробностях все мне и вся,
Тут они и пришли — и обед начался.

Я бекон и печенку узрел наверху,
А внизу, на тарелке худой — требуху.
По бокам и колбас и шпината хватало.
Но средина, где быть пирогу, пустовала.
Я, милорд, к требухе отвращенье питаю,
А бекон я, как турок, едой не считаю.
И сидел я голодный, к столу пригвожден,
И глядел на печенку и мерзкий бекон,
Но сильнее, чем дряни настряпавший повар,
Возмущал меня плута шотландского говор -
Разглагольствовал с жаром писака проклятый
И бесил меня глупостью витиеватой.
«Ах, сударыня, — рек он, — пусть будет мне худо,
Но такого едать не случалось мне блюда.
Ах, нежна восхитительно ваша печенка!
Требуха ваша лучше любого цыпленка!»
И еврей смуглощекий спешил нам поведать:
«Что ни день, я бы мог требухою обедать!
Этот славный обед веселит естество!
Но смотрите, ваш доктор не ест ничего!»
Но ответил хозяин: «Он мастер лукавить!
Он не ест, чтоб для лакомства место оставить, -
Был обещан пирог». И заохал еврей:
«Надо было и мне быть гораздо мудрей!»
«Черт возьми, пироги! — поддержал его тот. -
Я местечко найду, хоть бы лопнул живот!»
«Вы найдете!» — вскричала хозяйка со смехом.
«Мы найдем!» — отвечала компания эхом.
Мы сидели, сдержав нетерпения стоны, -
И явилась служанка со взором Горгоны,
Столь безрадостна видом и ликом бледна,
Что годилась Приама поднять ото сна.
Но в убийственном взгляде смогли мы прочесть:
Посылает нам пекарь ужасную весть.
Оказалось, пирог невозможно извлечь,
Потому что мерзавец закрыл свою печь.
Филомела молчит… Но сравнений довольно.
Продолжать эту повесть мне горько и больно.
Ах, милорд, если начистоту говорить,
Я надеждой не льщусь похвалу заслужить,
Посылая стихи, чья изысканна суть,
Человеку, чей вкус не изыскан отнюдь.
Хоть и был в вас когда-то росток разуменья,
Но его на корню засушило ученье.
Всем известно, милорд, что вы цените низко
Все, что вашей персоны касается близко,
Но быть может, нарушив привычки мышленья,
Вы оцените низко и это творенье.