Николай Карамзин - Послание к женщинам

The gen’rous God, who wit and gold refines,[1]
And ripens spirits as he ripens minds,
To you gave sense, good humour and… a Poet.
Pope[2]

О вы, которых мне любезна благосклонность
Любезнее всего! которым с юных лет
Я в жертву приносил, чего дороже нет:
Спокойствие и вольность;
Которых милые глаза,
Улыбка и слеза
Закон в душе моей писали
И мною так играли,
Как резвый ветерок пером,
Тогда еще, как я гонялся
За пестрым мотыльком,
Считал себя богатырем,
Когда на дерево взбирался
За пташкиным гнездом…
(И всё лишь для того, чтоб милой, нежной Розе,
Красотке нашего села,
Подобной в самом деле розе,
Подарком угодить; чтоб Роза мне была
Обязана своей забавой)…
О вы, для коих я хотел врагов разить,[3]
Не сделавших мне зла! хотел воинской славой
Почтение людей, отличность заслужить,
Чтоб с лавром на главе пред вашими очами
Явиться и сказать: «Для вас, для вас и вами!
Возьмите лавр, а мне в награду… поцелуй!»
Для коих после я, в войне добра не видя,
В чиновных гордецах чины возненавидя,
Вложил свой меч в ножны («Россия, торжествуй, -
Сказал я, — без меня!»)… и, вместо острой шпаги,
Взял в руки лист бумаги,
Чернильницу с пером,
Чтоб быть писателем, творцом,
Для вас, красавицы, приятным;
Чтоб слогом чистым, сердцу внятным,
Оттенки вам изображать
Страстей счастливых и несчастных,
То кротких, то ужасных;
Чтоб вы могли сказать:
«Он, право, мил и верно переводит
Всё темное в сердцах на ясный нам язык;
Слова для тонких чувств находит!» -
О вы, в которых я привык
Любить себя, Природу
И всё, что смертных роду
В предмет любви дано!
Я к вам хочу писать послание стихами.
Дам волю сердцу: пусть оно
С своими милыми друзьями
Что хочет говорит!
Не нужно думать мне: слова текут рекою
В беседе с тем, кого мы любим всей душою.
Любовь стихи животворит
И старому дает вид новый.
Скажу вам, милые, — и чем другим начать? -
Что вы родитесь свет подлунный украшать,
Который бы без вас в угрюмости суровой
Был самый мрачный свет.
Несчастный Мизогин[4] в Сибири ввек живет:
Напрасно Феб над ним в величии сияет -
Душа его от хлада умирает.
К сердцам и к счастию судьбой вам отдан ключ;
У вас в очах блестит небесный, тихий луч,
Который показать нам должен путь к блаженству,
Добру и совершенству;
Другим путем к тому вовеки не дойдем.
Три страсти правят светом:
Одна имеет честь предметом,
Другая золото, а третьею живем
Для ваших милых глаз. Ах! первая доводит
Людей до страшных бед, злодеев производит,
Жестоких, мрачных Силл
И яростных Аттил.
Там льется кровь рекой, здесь град в огне пылает -
Начто?… Герой[5] желает
Сказать: «Я победил
И честь бессмертия геройством заслужил!»
Но дни победами считая,
Пусть скажет, много ли минут блаженных счел
Он в жизни для себя? и, лавром осеняя
Надменное чело, не часто ли хотел
Укрыться в сень лесов, чтоб жертв, его рукою
Сраженных, не видать,
Их вопля не слыхать?
Путь славы не ведет к сердечному покою;
Мы зрим на нем довольно роз,
Но больше терний, больше слез.
Ах! счастье любит мир, от шума убегает -
Таков небес устав!
Кто ж в злате душу полагает,
Тот, все сокровища собрав,
Еще души не обретает
Ни в злате, ни… в самом себе!
Всегда, как червь, ползет во прахе;
Всегда живет в ужасном страхе,
Чтоб вдруг не вздумалось судьбе
Лишить его сокровищ милых;
Таится, как сова, в тени ночей унылых,
Бояся, чтобы Феб его не осветил
И золота в мешках лучом не растопил.
Трепещет лист, и сердце в нем трепещет…
«Конечно, вор ко мне идет!..»
Где искра в воздухе сверкнет,
Там, кажется ему, кинжал убийцы блещет -
И сей безумный человек
С тоскою на часах проводит весь свой век.

Но кто пленится вами,
Любезные мои, как мил бывает тот,
Как нежен сердцем, добр делами!
Природа для него есть зрелище красот.
Не ищет рая он в пределах, нам безвестных, -
Вверху, за солнцем, выше звезд;
Он рай нашел в глазах прелестных
Любовницы своей; и тех священных мест,
Где милая гуляет,
Где, сидя над ручьем, о друге помышляет,
Не променяет он на вечную весну
Полей блаженных, Елисейских.
Он умер — для сует житейских;
Живет — лишь для любви, и зрит любовь одну
Во всем творении обширном;
Бежит от скуки городской,
Чтоб в сельском крове мирном
Питать в груди своей чувствительность, покой.
Где тихо горлицы воркуют,
Друг друга с нежностью милуют
И гнездышко себе на юных миртах вьют;
Где две малиновки поют;
Где все богатства Флоры
Сияют на лугах,
Как пурпур, золото Авроры
В час утренний блестят на тонких облаках, -
Там он, под сенью древ душистых,
Там он, под шумом вод сребристых,
С любезною своей в восторге дни ведет,
И только лишь от нежных чувств вздыхает,
И только лишь от счастья слезы льет.
Вкушая радости, он радость сообщает
Всему вокруг себя: приближится ль к нему
Печальный во слезах — он слезы осушает;
Убогий ли придет — он всё дает ему,
Желая, чтоб весь мир с ним вместе наслаждался,
Любился, восхищался…
Велите мне избрать подсолнечной царя:
Кого я изберу, усердием горя
Ко счастию людей? Того, кто всех нежнее,
Того, кто всех страстнее
Умеет вас любить, — и свет бы счастлив был!
Ах! самый лютый воин,
Который ввек на ратном поле жил
(И жизни был едва ль достоин!),
Смягчается душой, восчувствовав любовь;
Услышав имя той, которою пылает,
Щадит врагов сраженных кровь
И меч подъятый… опускает.
Нередко и скупец, чтоб милой угодить,
Приятный взор ее, улыбку заслужить,
Бывает сирых друг и нищих благодетель.
Вот действие любви — вот ваша добродетель!

Пусть строгий муж Зенон в угрюмости своей
Кричит, что должно жить нам в свете без страстей,
Людьми лишь называться,
Но камнем в сердце быть, -
Учению сему в архивах оставаться,
В сердца ж вовеки не входить;
Природа, истина его не освятили
Печатию своей. Сей разум, коим нас
Судьбы благие одарили,
О коем мудрецы твердят нам всякий час,
Не есть ли тщетный дар без склонностей сердечных?
Они то движут нас; без них и ум молчит.
Погибель ждет пловцов беспечных,
Когда их кормщик в бурю спит;
Но кормщику не можно
Без ветра морем плыть. Уму лишь править должно
Кормилом жизни сей:
Нас по морю несет шумящий ветр страстей…
Блажен, кто с веющим зефиром,
С любовью в сердце и в очах
Летит на парусных крылах
К счастливой пристани, где с миром
Нас гений тихой смерти ждет!

«Но часто страсть любви нас к горестям ведет!»
Не часто — иногда: так тихая лампада,
Во тьме для мудрого отрада,
Бывает пагубна для резвых мотыльков, -
Ужели для того во мраке вечеров
Сидеть нам без огня? О бабочке вздыхаю,
Но свечку снова зажигаю.
Злосчастный Вертер не закон;
Там гроб его: глаза рукою закрываю…
Но здесь цветами осыпаю
Тьму брачных алтарей, где резвый Купидон
И скромный Гименей навек соединяют
Любовников сердца
И чашу жизни их блаженством наполняют.

Но за одну ли страсть достойны вы венца?
Вам юная душа поручена судьбою;
Младенец с первою слезою
Вам, милые, себя в науку отдает;
С улыбкой, чувством оживленной,
От вас он первых мыслей ждет.
Сей цвет одушевленный
Лишь вашею рукой быть может возращен,
От хлада, бури сохранен.
С любовью матери он мило расцветает;
Из глаз ее в себя луч кротости впивает
И зреет нежною душой.

Ах, я не знал тебя!.. ты, дав мне жизнь, сокрылась!
Среди весенних ясных дней
В жилище мрака преселилась!
Я в первый жизни час наказан был судьбой!
Не мог тебя ласкать, ласкаем быть тобой!
Другие на коленях
Любезных матерей в веселии цвели,
А я в печальных тенях
Рекою слезы лил на мох сырой земли,
На мох твоей могилы!..
Но образ твой священный, милый
В груди моей напечатлен
И с чувством в ней соединен!
Твой тихий нрав остался мне в наследство
Твой дух всегда со мной.
Невидимой рукой
Хранила ты мое безопытное детство;
Ты в летах юности меня к добру влекла
И совестью моей в час слабостей была.
Я часто тень твою с любовью обнимаю
И в вечности тебя узнаю!..
Простите мне, что я о мертвой вспомянул
И с горестью вздохнул!

Подобно как в саду, где роза с нежным крином,
Нарцисс и анемон, аврикула с ясмином
И тысячи цветов
Пестреют на брегу кристальных ручейков,
Не знаешь, что хвалить, над чем остановиться,
На что смотреть, чему дивиться, -
Так я теряюсь в красотах
Прелестных ваших душ. Хвалить ли в вас то чувство,
Которым истину находите в вещах[6]
Скорее всех мужчин? Нам надобно искусство,
Трудиться разумом, работать, размышлять,
Чтоб истину сыскать;
Для нас она живет в лесах, в вертепах темных
И в кладезях подземных, -
Для вас же птичкою летает на лугах;
Махнете ей — и вдруг она у вас в руках…
Скажите, отчего мудрец Сократ милее
Всех прочих мудрецов? учение его
Приятнее других, приятнее, сильнее
Нас к мудрости влечет? Я знаю — оттого,
Что граций он любил, с Аспазией был дружен.
Философу совет ваш нужен,
Чтоб ум людей пленить, подобно как сердца
Умеете пленять. Любезность мудреца
Должна быть истине приправой;
Иначе скучен нам и самый разум здравый -
Любезность же сия есть ваш бесценный дар.
Хвалить ли в вас тот жар,
С которым вы всегда добро творить готовы?
Вам милы бедных кровы;
Для вас они священный храм,
Где добродетели небесной
Рукою вашею прелестной
Курится фимиам.
У вас учиться должно нам,
Как ближнему служить. Я видел жен прекрасных,
Которых юный век тому лишь посвящен,
Чтоб муки утолять несчастных;[7]
Всечасно взор их устремлен
На то, что душу возмущает:
На скорбь, страдание и смерть!
С какою кротостью их голос увещает
Болящих не роптать на бога, но терпеть!
Колена преклонив, одна у неба просит
Им здравия или… спокойного конца;
Другая питие целебное разносит
И ласкою живит тоскующих сердца.
Своею красотою
Могли б они царей пленять;
Но им милее быть с болезнью, нищетою,
Чтоб бремя их сколь можно облегчать!
Я был тому свидетель
И слезной, пламенной рекой
Излил восторг души. Ах! благость, добродетель
Священнее всего являют образ свой
В лице красавицы любезной!

Хвалить ли вас, друзья мои, за дар полезный
Мужчин развеселять
Одним приятным взором?
Без вас что делать нам? Друг друга усыплять
Холодным, скучным разговором?
Явитесь в обществе с усмешкой на устах,
И вдруг во всех очах
Веселья луч сверкнет; наш разум оживится;
Чтоб милым полюбиться,
Мужчина сам бывает мил…

Но кто б исчислил всё, чем свету вы полезны,
Чем сердцу вы любезны,
Тот Эйлер бы другой в науке числить был.
Довольно, что вы нас во всем, во всем добрее,
Почти во всем умнее,
И будете всегда нам в нежности пример.
Пусть вас злословит лицемер,
Который для того красавиц порицает,
Что средства нравиться красавицам не знает!
Скажите, что любезен он -
И страшный Мизогин вдруг будет… Селадон!

Положим, что найти в вас слабости возможно;
Но разве от того луна уж не светла,
Что видим пятна в ней? Ах, нет! она мила,
И кроткий свет ее поэтам славить должно.
Луна есть образ ваш: ее сребристый луч
Тьму ночи озаряет,
А прелесть ваша нам отраду в грудь вливает
Среди печальных жизни туч.

Где только люди просветились,
Жить, мыслить научились,
Мужчины обожают вас.
Где разум, чувство в усыпленьи;
Где смертных род во тьме невежества погряз;
Где сан, права людей в презреньи,
Там презрены и вы. О Азия, раба
Насильств, предрассуждений!
Когда всемощная судьба
В тебе рассеет мрак несчастных заблуждений
И нежный пол от уз освободит?
Когда познаешь ты приятность вольной страсти?
Когда в тебе любовь сердца соединит,
Не тяжкая рука жестокой, лютой власти?
Когда не гнусный страж, не крепость мрачных стен,
Но верность красоте хранительницей будет?
Когда в любви тиран мужчина позабудет,
Что больше женщины он силой наделен?
Когда? Когда?.. Уже дщерь неба, друг судьбины,
Воззрела на тебя — орлы Екатерины
К твоим странам летят
И человечества любезной половине
Там вольность возвестят!..
Хор женщин загремит: хвала и честь богине!

Цвети, о нежный пол! и сыпь на нас цветы!
Исчезли для меня прелестные мечты -
Уже я не могу пленять вас красотою,
Ни юностью своей: весна моя прошла;
Зрю осень пред собою,
А осень, говорят, скучна и не мила!
Но всё еще ваш взор бывает мне отрадой
И сладкою наградой
За то, что в жизни я от злых мужчин терплю;
Но всё, но всё еще люблю
В апреле рвать фиалки с вами,
В жар летний отдыхать в тени над ручейками,
В печальном октябре грустить и тосковать,
Зимой перед огнем романы сочинять,
Вас тешить и стращать!

Сказав любви: прости! я дружбою святою
Живу и жить хочу. Мне резвый Купидон
Отставку подписал — любовник с сединою
Не может счастлив быть; таков судьбы закон, -
Но истинных друзей я в вас же обретаю.
Нанина! десять лет тот день благословляю,
Когда тебя, мой друг, увидел в первый раз;
Гармония сердец соединила нас
В единый миг навек. Что был я? сиротою
В пространном мире сем: скучал самим собою,
Печальным бытием. Никто меня не знал,
Никто участия в судьбе моей не брал.
Чувствительность в груди питая,
В сердцах у всех людей я камень находил;
Среди цветущих дней душою увядая,
Не в свете, но в пустыне жил.
Ты дружбой, искренностью милой
Утешила мой дух унылый;
Святой любовию своей
Во мне цвет жизни обновила
И в горестной душе моей
Источник радостей открыла.
Теперь, когда я заслужил
Улыбку граций, муз прелестных,
И гордый свет меня улыбкою почтил,
Немало слышу я приветствий, сердцу лестных,
От добрых, нежных душ. Славнейшие творцы
И Фебовы друзья, бессмертные певцы,
Меня в любви своей, в приязни уверяют
И слабый мой талант к успехам ободряют.
Но знай, о верный друг! что дружбою твоей
Я более всего горжуся в жизни сей
И хижину с тобою,
Безвестность, нищету
Чертогам золотым и славе предпочту.
Что истина своей рукою
Напишет над моей могилой? Он любил:
Он нежной женщины нежнейшим другом был!

[1]То есть Феб или Аполлон.
[2]Всеблагий бог, пекущийся о нас,
Шлифующий наш разум, как алмаз,
Вам кротость дал, рассудок и… Поэта.
Поп.
[3]Автор, будучи семнадцати лет, думал ехать в армию.
[4]То есть ненавистник женского пола.
[5]То есть ложный герой, Аттила и подобные ему. Истинные герои сражаются для пользы своего отечества. Здесь автор представляет честолюбие только с худой стороны; о хорошей — молчит.
[6]Я несколько раз имел случай удивляться острому понятию женщин, которое Лафатер называет чувством истины. Мужчина десять раз переменяет мысли свои; женщина остается при первом чувстве — и редко обманывается.
[7]