Михаил Луконин - Мои друзья

Госпиталь.
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Запеленaв нас туго в одеяла
и подтрунив над тем, как мы малы,
нагнувшись, воду по полу гоняла
сестра.
А мы глядели на полы.
И нам в глаза влетала синева,
вода, полы…
Кружилась голова.
Слова кружились: «Друг, какое нынче?
Суббота?
Вот, не вижу двадцать дней…»
Пол голубой в воде, а воздух дымчат.
«Послушай, друг…» -
И всё о ней, о ней…
Несли обед.
Их с ложек всех кормили.
А я уже сидел спиной к стене,
и капли щей на одеяле стыли.
Завидует танкист ослепший мне
и говорит
про то, как двадцать дней
не видит.
И — о ней, о ней, о ней…
— А вот сестра, ты письма пpодиктуй ей!
— Она не сможет, друг, тут сложность есть.
— Какая сложность? Ты о ней не думай…
— Вот ты бы взялся!
— Я?
— Ведь руки есть?!
— Я не смoгу!
— Ты сможeшь!
— Слов не знаю!
— Я дам слова!
— Я не любил…
— Люби!
Я научу тебя, припоминая… -
Я взял перо. А он сказал: — «Родная!» -
Я записал. Он: — «Думай, что убит…»
— «Живу», — я написал.
Он: — «Ждать не надо…» -
А я, у правды всей на поводу,
водил пером: «Дождись, моя награда…»
Он: «Не вернусь…»
А я: «Приду! Приду!»
Шли письма от неё. Он пел и плакал,
письмо держал у просветлённых глаз.
Теперь меня просила вся палата:
— Пиши! — Их мог обидеть мой отказ.
— Пиши! — Но ты же сам сумеешь, левой!
— Пиши! — Но ты же видишь сам?! — Пиши!..
Всё в белом.
Стены пахнут сыроватым мелом.
Где это всё? Ни звука. Ни души.
Друзья, где вы?..
Светает у причала.
Вот мой сосед дежурит у руля.
Вcё в памяти переберу сначала.
Друзей моих ведёт ко мне земля.
Один мотор заводит на заставе,
другой с утра пускает жернова.
А я?
А я молчать уже не вправе.
Порученные мне горят слова.
— Пиши! — диктуют мне они. Сквозная
летит строка. — Пиши о нас! Труби!..
— Я не смогу! — Ты сможешь! — Слов не знаю…
— Я дам слова!
Ты только жизнь люби!