Лев Мей - Александр Невский

Сгинь ты, туча — невзгодье ненастное!..
Выглянь, божие солнышко красное!..

Вот сквозь тучу-то солнце и глянуло,
Красным золотом в озеро кануло,
Что до самого дна недостанного,
Бел — горючими камнями стланного…
Только ведают волны-разбойнички
Да тонулые в весну покойнички,
Каково его сердце сердитое,
О пороги и берег разбитое!
Вихрем Ладога-озеро, бурей обвеяно,
И волнами, что хмелем бродливым, засеяно.
Колыхается Ладога, все колыхается,
Верст на двести — на триста оно разливается,
Со своею со зимнею шубой прощается:
Волхов с правого сняло оно рукава,
А налево сама укатилась Нева,
Укатилась с Ижорой она на просторе
Погулять на Варяжском, родимом им море.
И с Ижорой в обгонку несется Нева,
И глядят на побежку сестер острова,
И кудрями своими зелеными
Наклоняются по ветру вслед им с поклонами.
И бегут они вместе побежкою скорою,
И бегут вперегонку — Нева со Ижорою.
Али нет в Новегороде парней таких удалых,
Кто б до синего моря не выследил их,
Не стоял бы всю ночь до зари на озерной на страже?
Как не быть!.. Простоял не одну, а три ноченьки даже
Ижорянин крещеный Пелгусий: его от купели
Принял князь Александр Ярославич, на светлой неделе,
А владыка Филиппом нарек…

Вот стоит он, стоит,
И на устье Ижоры он зорко глядит,
Ну и слышит он: раннею алой зарею
Зашумела Ижора под дивной ладьею;
Под ладью опрокинулись все небеса;
Над ладьею, что крылья, взвились паруса,
И стояли в ладье двое юношей в ризах червленых,
Преподобные руки скрестив на могучих раменах;
На челе их, что солнце, сияли венцы;
И, окутаны мглою, сидели гребцы…
Словно два серафима спустилися с ясного неба…
И признал в них Пелгусий святого Бориса и Глеба.
Говорят меж собою: «На эту на ночь
Александру, любезному брату, нам надо помочь!
Похваляются всуе кичливые шведы,
Что возьмут Новоград. Да не ведать неверным победы:
Их ладьи и их шнеки размечет Нева…»

И запомнил Пелгусий святые слова.
И пришел с побледнелым от ужаса ликом
К Александру он князю, в смущеньи великом,
И поведал виденье свое он в ночи.
И сказал ему князь Александр: «Помолчи!»

А была накануне за полночь у князь Александра беседа,
Потому бы, что в Новгород прибыли три сановитые шведа,
Три посланника,- прямо от Магнуса, их короля,
И такой их извет:
«Весь наш Новгород — отчая наша земля!..
И еперь ополчаемся мы королевскою силою:
Али дайте нам дань, али будет ваш город — могилою…
А для стольного вашего князя с дружиною мы припасли
То цепей и веревок, что вот только б шнеки снесли…»

«Ну!..- Ратмир говорит.-
Честь и слава заморской их мочи,
Только мы до цепей и веревок не больно охочи!..
Не слыхать, чтобы Новгород цепь перенес!..»
— «На цепи в Новегороде — разве что пес,
Да и то, коли лют»,- подсказал ему Миша.

«Три корабия трупьем своим навалиша»,-
Яков Ловчий промолвил.

«И господу сил
Слава в вышних!» — от юных по имени Савва твердил.
А Сбыслав Якунович:
«Забыли, что жизнь не купить, не сторгуя».

А Гаврило Олексич:
«Да что тут! Не хочет ли
Магнус их…
.......................... .
Ты прости, осударь Александр Ярославич!
А спросту
Я по озеру к ним доберуся без мосту!..»

Встал князь с лавки — и все позабыли
Олексичий мост:
Что за стан, и осанка, и плечи, и рост!..
Знать, недаром в Орду его ханы к себе зазывали,
Знать, недаром же кесарь и шведский король его братом назвали;
Был у них — и с тех пор королю охладело супружнее ложе,
Да и с кесарем римским случилося то же…
А ордынки — у них весь улус ошалел…
Только князь Александр Благоверный на них и глядеть не хотел.
Да и вправду сказать: благолепнее не было в мире лица,
Да и не было также нигде удальца
Супротив Александра… Родился он — сам с себя скинул сорочку,
А подрос, так с медведем боролся потом в одиночку
И коня не седлал: без седла и узды
Мчался вихрем он с ним от звезды до звезды.
Да и вышел же конь: сквозь огонь, через воду
Князя вынесет он, не спросившися броду.
А на вече-то княжеский голос-то сила, то страсть, то мольба,
То архангела страшного смерти труба…

«Собирайтеся,- молвил дружинникам князь,- со святой благостынею»,
И пошел попроститься с своей благоверной княгинею,

И в Софийский собор поклониться пошел он потом,
Воздыхая и плача пред ликом пресветлым Софии, а тоже
Возглашая псалом песнопевца: «О господи боже,
О великий, и крепкий, и праведный, нас со врагом рассуди:
И да будет твой суд правоверный щитом впереди!»

Собралися дружинники князя — кто пеше, кто конно…
Александр Ярославич повел с ними речь неуклонно:
«Други — братья, помянем не кровь и не плоть,
А слова, «что не в силе, а в правде господь!»
И дружинники все оградились крестом перед битвою,
И за князь Александр Ярославичем двинулись в поле с молитвою.
Воевода-то шведский их, Бюргер, куда был хитер;
На сто сажен кругом он раскинул шатер
И подпер его столпняком, глаженным, струженным, точенным,
Сквозь огонь главным розмыслом шведским золоченным.
И пируют в шатре горделиво и весело шведы,
Новгородские деньги и гривны считая… И было беседы
За полуночь у них… И решили они меж собой:
Доски бросить на берег со шнек, потому что весь берег крутой,
И пристать неудобно, и весь он обселся глухими кустами…
Порешили — и доски со шнек протянули на берег мостами…
Кончен пир: провели Спиридона, епископа их, по мосткам,
Только Бюргер на шнеку без помочи выбрался сам…
И пора бы: не было бы русской тяжелой погони,
Да и князь Александра…
Заржали ретивые кони -
И Гаврило Олексич, сквозь темных кустов,
Серой рысью прыгнул на сшалелых врагов,
И сдержал свое слово: добрался он спросту
По доскам до епископской шнеки без мосту.
И учал он направо и лево рубить все и сечь,
Словно в жгучие искры о вражьи шеломы рассыпался меч.
Образумились шведы в ту пору, и вскоре
Сотней рук они витязя вместе с конем опрокинули в море.
Да Гаврило Олексич куда был силен и строптив,
Да и конь его Ворон куда был сердит и ретив…
Окунулися в море, да мигом на шнеке опять они оба,
И в обоих ключом закипела нещадная злоба:
И железной подковой и тяжким каленым мечом сокрушен,
Утонул воевода — епископ и рыцарь их, сам Спиридон.
А Сбыслав Якунович, тот сек эту чудь с позевком и сплеча,
И проехал сквозь полк их, и даже подкладом не вытер меча…
Хоть вернулся к дружине весь красный и спереди он да и сзади,
И его Александр похвалил молодечества буйного ради…
А Ратмир не вернулся, и только уж други смогли
Вырвать труп для схорона на лоне родимой земли.
«Три корабия трупьем своим навалиша!» -
Крикнул ловчий у князь Александра, а Миша,
Стремянной, говорит: «Хоть пасли мы заморских гусей их, пасли,
Да гусынь их, любезных трех шнек, почитай, не спасли».
Балагур был. А Савва-то отрок досмысленный был,
И у Бюргера в ставке он столп золотой подрубил,
Да и ворогов всех, что попалися под руку, тоже
Топором изрубил он в капусту…
А князь-то… О господи — боже!
Как наехал на Бюргера, их воеводу, любимым конем,
Размахнулся сплеча и печать кровяную булатным копьем
Положил меж бровей хвастуну окаянному — шведу…

Затрубили рога благоверному князь Александру победу,
И со страхом бежали все шведы, где сушью, а где по воде;
Но настигла их быстро господняя кара везде:
Уж не князь Александр их настиг со своей удалою дружиной,
А другой судия на крамольников, вечно единый…

И валилися шведы валежником хрупким, со смертной тревогой,
Убегая от божией страшной грозы ни путем, ни дорогой:
По лесам и оврагам костями они полегли,
Там, где даже дружинники князя за ними погоней не шли…

На заре, крепкой тайной, с дружиною близился князь
К Новугороду; только была им нежданная встреча:
Застонал благовестник, и громкие крики раздалися с веча,
И по Волхову к князю молебная песнь донеслась,
И в посаде встречали с цветами его новгородки -
И княгини, и красные девки, и все молодые молодки,
В сарафанах цветных, и в жемчужных повязках, и с лентой в косе.

И бросались они на колени пред князем возлюбленным все,
А епископ и клир уж стояли давно пред Софийским собором
И уж пели молебен напутственный князю с дружиною хором,
И успел по поднебесью ветер развеять победную весть:
«Князю Невскому слава с дружиной, и многие лета, и честь!»

Много лет прожил князь Александр…
Не бывало на свете
Преподобного князя мудрее — в миру, и в войне, и в совете,
И хоруговью божьего он осенял княженецкий свой сан;
А затем и послов ему слали и кесарь, и папа, и хан,
И на письмах с ним крепко любовь и согласье они заручили,
А король шведский Магнус потомкам своим завещал,
Чтоб никто ополчаться на Русь на святую из них не дерзал…
Да и князь был от миру со шведом не прочь…
Только годы уплыли,-
И преставился князь…
И рыдали, рыдали, рыдали
Над усопшим и старцы, и малые дети с великой печали
В Новегороде… Господи! Кто же тогда бы зениц
В княжий гроб не сронил из — под слезных ресниц?

Князь преставился…
Летопись молвит: «Почил без страданья и муки,
И безгрешную душу он ангелам передал в светлые руки.

А когда отпевали его в несказанной печали-тоске,
Вся святая жизнь князя в — очью пред людьми объявилась,
Потому что для грамоты смертной у князя десница раскрылась
И поныне душевную грамоту крепко он держит в руке!»

И почиет наш князь Александр Благоверный над синей Невою,
И поют ему вечную память волна за волною,
И поют память вечную все побережья ему…
Да душевную грамоту он передаст ли кому?
Передаст! И крестом осенит чьи-то мощные плечи,
И придется кому-то услышать святые загробные речи!..

Сгинь ты, туча — невзгодье ненастное!
Выглянь, божие солнышко красное!..