Леонид Губанов - Полина

Полина, полынья моя!
Когда снег любит, значит, лепит.
А я — как плавающий лебедь
В тебе, не любящей меня,
Полина, полынья моя.
Ты с глупым лебедем свыкаешься,
И невдомек тебе, печаль моя,
Что ты сморкаешься, смыкаешься,
Когда я бьюсь об лед молчания.
Снег сыплет в обморочной муке,
Снег видит, как чернеет лес,
Как лебеди, раскинув руки,
С насиженных слетают мест.
Вот только охнут бабы в шали,
Дохнут морозиком нечаянно.
Качать второму полушарию
Комочки белого отчаянья.
И вот над матерьми и женами,
Как над материками желтыми,
Летят, курлычут, верой корчатся
За теплые моря, в край творчества.
Мы все вас покидаем, бабы,
Как Русь, сулящую морозы,
И пусть горят в глазах березы,
Мы все вас покидаем, бабы.
Мы лебеди, и нам пора
К перу, к перронам, к переменам.
Не надо завтрашних пельменей,
Я улетаю в 22.
Ведь перед красным лесом вены
Плевать на совесть топора.
Когда дороги остывают,
Пророчат вороны семь бед.
Планета дышит островами
Необитаемых сердец.
Забыв о кошельках и бабах,
Ждут руки на висках Уфы,
Как рухнут мысли в десять баллов
На робкий, ветхий плод строфы.
Душа моя, ты таль и опаль,
Двор проходной для боли каждой.
И если проститутки кашляют,
Ты содрогаешься, как окрик.
И все же ты тепла и зелена
И рифмой здорово подкована.
Я сплю рассеянным Есениным,
Всю Русь сложив себе под голову
Давно друзей не навещаю я.
Все некогда, снега, дела.
Горят картины Верещагина
И пеплом ухают в диван.
И где-то с воплем непогашенным
Под хохот и аплодисменты
В пролет судьбы уходит Гаршин,
Разбившись мордой о бессмертье.
Так валят лес. Не веря лету
Так, проклиная баб и быт,
Опушками без ягод слепнут
Запуганные верой лбы.
Так начинают верить небу
Продажных глаз, сгоревших цифр.
Так опускаются до нэпа
Талантливые подлецы.
А их уводят потаскухи
И потасовка бед и войн.
Их губы сухо тянут суки.
Планета, вон их! Ветер, вон!
При них мы сами есть товар.
При них мы никогда не сыты.
Мы убиваем свой талант,
Как Грозный собственного сына.
Но и теперь, чтоб были шелковыми,
Чтоб не могли уйти на шаг,
За нами смотрят Балашовы
С душой сапожного ножа.
Да, нас, опухших и подраненных,
Дымящих, терпких, как супы,
Вновь распинают на подрамниках
Незамалеванной судьбы
Холст 37 х 37.
Такого же размера рамка.
Мы умираем не от рака
И не от праздности совсем.
Мы — сеятели. Дождь повеет,
В сад занесет, где лебеда,
Где плачет летний Левитан.
Русь понимают лишь евреи.
Ты лебедь. Лунь, Свята, елейна.
Но нас с тобой, как первый яд,
Ждут острова Святой Елены
И ссылки в собственное Я.
О, нам еще не раз потеть
И, телом мысли упиваясь,
Просить планету дать патент
На чью-то злую гениальность.
Я Бонапарт. Я март. Я плачу
За морем, как за мужиком,
И на глазах у черных прачек
Давлюсь холодным мышьяком.
Господь, спаси меня, помилуй!
Ну что я вам такого сделал?
Уходит из души полмира,
Душа уходит в чье-то тело.
И вот уже велик, как снег,
Тот обладатель.
Не беспокоясь о весне,
Он опадает.
Но он богат, но он — базар,
Где продают чужие судьбы.
Его зовут мосье Бальзак,
И с ним не шутят.
С его пером давно уж сладу нет,
Сто лет его не унимали.
Ах, слава, слава, баба слабая,
Какие вас умы не мяли?
Долой ваш суд, моя посредственность!
Не прячьтесь в воротник, бездарность!
Как? вы не можете без дамы?
На кой мне черт твоя наследственность?
Когда мы сердце ушибаем,
Где мысли лезут, словно поросль,
Нас душат бабы, душат бабы -
Тоска, измена, ложь и подлость.
Века они нам карты путают,
Их руки крепче, чем решетки.
И мы уходим, словно путники,
В отчаянье и отрешенность.
Мы затухаем и не сетуем,
Что в души лезут с кочергою.
Как ветлы над промокшей Сетунью,
Шумят подолы Гончаровых.
Ах, бабы, бабы, век отпущен вам.
Сперва — на бал, сперва вы ягодка.
За вашу грудь убили Пушкина.
Сидела б, баба, ты на якоре.
Ау! Есенину влестившая,
Устами в масть, глазами клевыми.
Ты обнимаешь перестывшего
За непознавших, но влюбленных.
Тебе, не любящей одних,
Его, как мальчика, швырять.
Да, до последней западни!
Да, до последнего шнура!
О, если б знали вы, мадонны,
Что к Рафаэлю шли на Пасху,
Что гении сидят, как вдовы,
Оплакивая страсть напрасную,
Что гении себя не балуют,
Что почерк их ночами точится,
Что издеваются над бабами,
Когда не в силах бросить творчество.
Когда изжогой мучит тело
И манят краски теплой плотью,
Уходят в ночь от жен и денег
На полнолуние полотен.
Да, мазать мир, да, кровью вен,
Забыв болезни, сны, обеты,
И умирать из века в век
На голубых руках мольберта.
…Полина, полоня меня
Палитрой разума и радости,
Ты прячешь плечики, как радуги,
И на стихи, как дождь, пеняешь.
Но лишь наклонишься ты маком,
Губами мне в лицо опав,
Я сам, как сад, иду насмарку,
И мне до боли жалко баб.