Иван Дмитриев - Быль

Чума и смерть вошли в великолепный град,
Вошли — и в тот же миг другой Эдемский сад,
Где с нимфами вчера бог Пафоса резвился,
В глубокий, смрадный гроб, в кладбище превратился.
Ужасно зрелище! Везде, со всех сторон
Печально пение, плач, страх, унылый звон;
Иль умирающа встречаешь, или мертва,
Младенец и старик — все алчной смерти жертва!
Там дева, юношей пленявшая красой,
Бледнеет и падет под лютою косой;
Там век дожившая вздох томный испускает,
И вздоху оному никто не отвечает;
Никто!.. полмертвая средь стен лежит пустых,
Где только воет ветр, и мыслит о своих
Сынах и правнуках, чумою умерщвленных.
В один из оных дней, вовеки незабвенных,
Приходит в хижинку благочестивый муж,
Друг унывающих, смиренный пастырь душ,
Приходит — и в углу приюты ветхой, бедной,
При свете пасмурном луны печальной, бледной,
Зрит старца, на гнилых простертого досках,
Зрит черно рубище, истлевше в головах,
Кувшин, топор, пилу, над дверию висящу,
И боле ничего… Едва-едва дышащу,
Он старцу тако рек: «Готовься, сыне мой,
Прияти по трудах и бедствиях покой;
Готовься ты юдоль плачевную оставить,
В которой с нуждою мог жизнь свою пробавить,
Где столько горестей, забот, печали, слез
В теченье дней твоих ты, верно, перенес».
— «Ах нет! — ответствовал больной дрожащим гласом. -
Я тяжко б согрешил теперь пред смертным часом,
Сказав, что плохо мне и горько было жить.
Меня небесный царь не допускал тужить.
Доколе мочь была, всяк день я был доволен,
Здоров, пригрет и сыт и над собою волен,
Кормилицы мои — топор был и пила…
А куплена трудом и корочка мила!»
Исполнен пастырь душ приятна изумленья
Вещает наконец: «И ты без сожаленья
Сей оставляешь мир?» Болящий отвечал:
«Хоть белый свет и мил, но я уж истощал
И боле не смогу достать работой хлеба,
Так лучше умереть!» Он рек — и ангел с неба,
Спустяся в хижину, смежил ему глаза…
И канула на труп сердечная слеза.