Дилан Томас - Языком грешников, языком праха

Языком грешников, языком праха к церквам колокол гонит,
Пока время с фонариком и с песочными часами,
Как поп, от которого серой несёт,
На раздвоенных копытцах, торчащих из сандалий,
Горстью холодной золы поджигает придел, и в звоне
Горе выдёргивает призрак из алтаря растрёпанными руками,
И огненный ветер дует, пока свеча не помрёт.

Когда над хоралом минуты слышится пение часа,
И водоворот вертит мельничные колёса молитвы,
И солёным горем замшелые склепы затапливает хорал,
И торопит миг лунопада император-солнце,
Бледный, как его же след на пене прибоя -
Слушай, как проваливается заведённый ключиком храм,
И как бьёт корабельного тонущего колокола металл.

И темно, и гулко немое пламя в потонувшем храме.
Вихрятся снег и фонтан в фейерверковой крутени непогод,
И храм спокоен, и горе под колыхающимися свечами
С промокшей книгой в руках окрещает херувимские времена.
Изумрудным спокойствием колокол разбивает молчание:
Это из белых зимних протекающих страниц-парусов
Молитва флюгера, скрипящего птичьим голосом, слышна.

И так всегда. Этот белый младенец сквозь смуглое лето
Из купели костей и растений, под каменно ноющий набат
Появляется — и голубая стена призраков расступается,
И младенец — теперь уже празднично пёстро одетый,
Сбрасывая разодранный саван, выходит
Оттуда, где разбуженные колдовские насекомые
Дин- он — из глубин умолкающих башен звенят.

Что же такое младенец? Это — и Стихотворенье, и Время.
Отлитый вечерним звоном нашей женитьбы шельмец,
Зачатый на пороге ночи в час тучных коров на звериной постели,
В священной комнате, на самом гребне волны.
И все грешники любви встают на колени перед явлением -
Ламинария, мускат и вербена,
к услугам жениха и невесты, принёсших это горе -
Как все созидающие, оба они, творящие, обречены.