Аполлон Коринфский - Русалочья заводь

Под суглинистым обрывом, над зеленым крутояром
День и ночь на темный берег плещут волны в гневе яром…

Не пройти и не проехать к той пещере, что под кручей
Обозначилась из груды мелкой осыпи ползучей…

Выбивают прямо со дна, и зимой не замерзая,
Семь ключей — семь водометов и гремят не умолкая…

Закружит любую лодку в пене их молочно-белой,
И погибнет, и потонет в ней любой безумец смелый.

Далеко потом, далёко — на просторе на гульливом -
Тело мертвое на берег Волга выбросит приливом…

Было время… Старожилы речь ведут, и не облыжно,
Что стояла эта заводь, как болото, неподвижно;

В камышах, огородивших омут чащею зеленой,
Семь русалок выплывали из речной воды студеной, -

Выплывали и прохожих звали песнями своими
Порезвиться в хороводе под луною вместе с ними.

И, бывало, кто поддается приворотному призыву
Да сойдет к речному логу косогором по обрыву -

На него все семь русалок и накинутся толпою,
Перекатным звонким смехом заливаясь над водою.

Защекотят сестры насмерть гостя белыми руками
И глаза ему замечут разноцветными песками;

А потом, потом зароют в той пещере, в той могиле,
Где других гостей без счету — без числа нахоронили…

Клич русалочий приманный услыхал один прохожий,
Вещей силой наделенный, прозорливый старец божий, -

Услыхал и проклял заводь нерушимым гневным словом,
И на берег, и на волны пал туман густым покровом…

В тот же миг стал осыпаться по обрыву щебень серый
И повис щитом надежным над осевшею пещерой;

А русалки так и сгибли в расходившейся пучине, -
Семь гремячих водометов выбивают там доныне…

Вешней ночью в этом плеске слышны тихие призывы,
Внятны робкие моленья, слез и смеха переливы;

А под утро над ключами, перед зорькой раным-рано,
Семь теней дрожат и вьются в дымном облаке тумана…

Конный мимо них несется, не жалея конской силы;
Пеший усталь забывает близ русалочьей могилы…

И поют ключи, и плачут — слезно плачут в гневе яром,
Точно правят панихиды над зеленым крутояром…