Александр Сумароков - Еглея

Взаимственно въ любви прекрасная Еглея,
Ко Мерису давно на паствe нeжно тлeя,
Старалася сей жаръ изъ сердца истребить
Усиливаяся противясь не любить.
И какъ она ему холодности являла,
Надъ страстью во умe побeду прославляла,
Хотя и никогда не отлучалась страсть,
Надъ етой дeвушкой имeя полну власть.
Приятности очей, какъ можно, удаляетъ,
Не рядится, ни что красы не умаляеть:
Ни пeсенъ голосомъ сирены не поетъ,
Ни грацій въ короводъ ко пляскe не зоветъ;
Ни что прелeстною ей быти не мeшало,
И все ея красу лишь только возвышало.
Малeйшсй склонности пастухъ не испросилъ:
И жалобу свою въ тоскe произносилъ:
Куда ни возведу свои печальны взоры,
И рощи и луга, лeса, и долъ и горы,
Вeздe жестокости Еглеины твердитъ;
Вeздe спокойствіе и жизнь мою врeдять.
Что должно забывать, я то воспоминаю:
Вздыхаю на лугу, въ дубровe я стонаю,
Не вижу никогда такова я часа,
Въ которой бы меня не мучила краса,
Пронзившая меня прелeстными очами,
Какъ солнце съ небеси воздушный край лучами.
О ней лишъ думаю: и мысли нeтъ иной,
И зракъ ея всегда на памяти со мной.
Пустeли бъ безъ нея луга сіи, мнe мнится;
Еглея лишъ въ умe, Еглея мнe и снится.
Я цeль нещастію и року я игра.
О сновидeніе мной зримое вчера!
О сонъ, приятныій сонъ, прошедшія мнe нощи!
Мeчтаніе сіе ввeряю вамъ я рощи,
Я кое отущалъ благотвореньемъ сна:
Въ потокe чистыхъ водъ здeсь мылася она.
Нагое видeлъ я ея прекрасно тeло,
Доволя зрeнье тeмъ, чево оно хотeло:
И какъ на мягкія рeки сея брега,
Ступила въ муравы изъ водъ ея нога.
Узрeвъ меня уже Еглея не пужалась:
Хотя стыдилася, однако не чужалась.
Любовью жаркою пастушкинъ духъ пылалъ:
А я имeлъ то все чево ни пожелалъ:
И только лишь мое желанье увeнчалось,
Утeхи радости и все съ мечтой скончалось.
Со сладостію чувствъ сокрылись красоты,
А я во пропасти низвергся съ высоты.
Такъ Флору гонитъ прочь Еолъ глаза нащуря,
И премeняется съ приятствомъ сельскимъ буря:
Такъ спящій жаждущій питье боговъ піетъ.
Тогда когда предъ нимъ болотной капли нeтъ.
Еглея день отъ дня въ суровствe умягчилась,
И Мериса уже въ послeдокъ не дичилась.
Одолeваться ей не стало больше силъ,
И чувствуетъ она, колико онъ ей милъ.
Надежда пастуху отраду обeщаетъ,
А онъ возлюбленной сіи слова вeщаетъ:
Доколe звeрствуетъ твой мнe какъ волчій взглядъ.
Поспeетъ ли когда мной жданный виноградъ?
За то ль свирeпа ты, что грудь моя покорна?
За то ли что люблю, толико ты упорна?
Когда на стебліи цвeточки заблестятъ,
Трудолюбивыя и пчолы къ нимъ летятъ:
Стремится и олень къ источнику пролиту,
Желeзная игла стремится ко магниту,
Струи играючи на низъ и ко брегамъ,
А овцы ко густой долинe по лугамъ.
Не все ль то, что чему маня къ себe ласкаетъ,
Естественно къ себe тe виды привлекаетъ?
Но что ни говорю, въ любови, я стeня,
Все слабо, ежели не любить ты меня.
Ты зришь мою любовь: а зря ее хахочешь.
Чево же отъ меня, чево ты Мерисъ, хочешь?
На етотъ твой вопросъ, Еглея, я молчу;
Ты ето вeдаешь, сама чево хочу.
Терпeнью моему не стало больше мочи.
Пастушка жалится и потупляетъ очи.
Довольно что пронзилъ мою ты Мерись грудь:
Не требуй отъ меня еще чево нибудь,
И во желаніи старайся быть умeрень,
Или клянися мнe, что вeчно будеть вeренъ.
Клянется онъ, и ей касаяся горитъ.
Еглея ни чево уже не говоритъ;
Уже пастушкина упорства не осталось,
И исполняется, что въ ночь ему мeчталось.